«И тогда мир рухнул»: трагедия Елены Сербиновой после взрыва газа в Нижнем Тагиле

Матери, потерявшей дочь из-за взрыва газа в Нижнем Тагиле, предъявили обвинение по трем статьям УК

Взрыв бытового газа в пятиэтажке Нижнего Тагила в 2024 году разделил жизнь Елены Сербиновой на «до» и «после». Тогда погибла ее 12-летняя дочь Полина. Спустя год, когда боль еще не отпустила, Елена из потерпевшей стала обвиняемой по трем статьям УК РФ: «Причинение смерти по неосторожности» (ст. 109), «Причинение тяжкого вреда по неосторожности» (ст. 118) и «Уничтожение или повреждение имущества по неосторожности» (ст. 168). Но история Елены Сербиновой не про тома уголовного дела. Это история о человеке, который потерял самое дорогое и теперь вынужден доказывать, что не причастен к тому, что разрушило его жизнь и целый подъезд дома.

тестовый баннер под заглавное изображение

По версии следствия, утечка газа произошла в квартире Елены Сербиновой, хотя семья там не жила, а ключи на время отсутствия владельцев хранились у соседей.

Елена не соглашается с обвинением: «В чем моя вина? Газ был перекрыт. Эксперты, которые делали независимую экспертизу, даже не выезжали на место. На исследование не предоставили газовый шланг. Как тогда можно говорить о моем оборудовании?»

Соседи — многодетные Ольга и Михаил Касьяновы, потерявшие в той трагедии дочь Анну, — подтверждают: «За два дня до взрыва мы закрывали кран на стояке и оставляли окна приоткрытыми для проветривания. В квартире никто не жил. Газом в подъезде в тот день не пахло. Мы не понимаем, как газ мог скопиться именно там».

30 июля Елена записала видеообращение к председателю СК РФ Александру Бастрыкину: «Год назад произошла трагедия, которая унесла жизни одиннадцати человек, в том числе шести несовершеннолетних детей, одной из которых была моя дочь Полина. Спустя 11 месяцев следствие пришло к выводу, что в результате обрушения дома по причине бытового газа есть моя вина. 23 июня 2025 года в отношении меня возбудили уголовное дело по статье 109 УК РФ, хотя изначально я была потерпевшей».

Практически сразу после этого обращения Елену вызвали в Следственный комитет для предъявления обвинения — добавились еще две статьи. 

— Напомнили о подписке о неразглашении, которую с меня взяли еще в июне, когда возбудили первое дело, — говорит Елена. — Мы подавали ходатайство, просили разъяснить, что именно входит в подписку. Ходатайство отклонили. Насколько знаю, с других потерпевших подписку не брали. А вот медики в день трагедии сразу подписали такой документ.

«Полюшку в сознании не видела»

Из-за подписки о неразглашении Елена предупредила, что не все может рассказать. Но ее ретроспективы хватило, чтобы собрался пазл. Воспоминания собеседницы выглядят настолько точными, будто счетчик времени в голове закрепил каждую минуту.

— На каникулах Полина гостила у бабушки. У меня в Нижнем Тагиле есть квартира, но мы уже два года жили в Екатеринбурге. Днем мне брат прислал видео взорванного дома: «Похоже, соседний». Я же сразу поняла: это наш дом, наш подъезд. Позвонила Полине — недоступна. Ее подруге Ане Касьяновой — тоже вне зоны доступа. Набрала маме и услышала: «Полина у Ани». Меня оглушило. Земля ушла из-под ног. Я попросила подругу забрать младшего сына из садика, сама села за руль и помчалась в Тагил. Полтора часа пути — как один вдох.

К моменту, когда женщина добралась, двор уже оцепили. Елена рисовала схему подъезда для оперативного штаба, ее отец и брат помогали разбирать завалы без касок, за что их ругали спасатели.

— Было много техники, МЧС, сотрудников ФСБ и полиции. Когда объявили минуту тишины, кто-то из девочек отозвался. В том месте стали быстро рыть.

Вечером из-под обломков достали Анну и Полину. Аня погибла. Полину, живую, унесли в палатку МЧС, затем отправили в реанимацию местной больницы.

— Полюшу в сознании я не видела. Меня пустили к ней в палату ночью. До утра я с ней сидела. Её состояние удалось стабилизировать.

Утром вертолет доставил девочку в Екатеринбург в ожоговый центр.

— Врачи говорили о 55 процентах ожогов. Сорок процентов закрыли собственной кожей, ноги «закрыли» специальными нанопластинами. Меня пустили к ней два раза: в первый день после операции и через две недели. Все время состояние оценивалось как крайне тяжелое. За два дня до ее ухода наступило улучшение: Полюшка дышала сама, септический шок победили, роста бактерий не было. Дочка стала давать реакцию глазами — моргала в ответ врачам.

Мы с доктором общались каждый день по телефону, утром и вечером. Я отлично помню наш разговор с врачом в день, когда Полины не стало: состояние тяжелое, но стабильное, давление в норме, сердечко в норме, ожоги затягивались. Оставались тяжелыми почки, но необходимости в трансплантации не было. Получается, организм запустил регенерацию. Мы верили, молились, благодарили Бога…

Утром 29 августа я спросила врача: «Мы можем считать, что улучшения закрепились?» Он ответил утвердительно. Мы даже обсудили, что возвращение Полюшки к жизни можно начать с мультиков, детских сказок. Мне разрешили принести в палату колонку, потихоньку включать классическую музыку. Я ушла. А позже звонок из больницы: «Примите соболезнования». Я не поверила: «Ребят, вы нас с кем-то перепутали. У нас все хорошо. Мой ребенок идет на поправку, мне врач утром сказал». Мне ответили, что произошло резкое ухудшение, 40 минут пытались реанимировать. Смерть наступила в 14.05. И тогда мир рухнул…

Новая реальность

У Елены есть младший сын, семилетний Илья.

— Он мое спасение. И сам очень скучает по сестре.

Пострадавшие в трагедии создали общий чат — там держатся друг за друга.

В нашем первом подъезде был всего 10 квартир, по две на площадке. Мы могли двери на ночь не закрывать, доверяли друг другу. Особенно мы сблизились с семьей Касьяновых, у которых погибла дочь Аня. Ключи от моей квартиры всегда у них были. Мама Ани иногда моей морозилкой пользовалась, стиральной машинкой. У них большая семья, пятеро деток.

Взорванный дом снесли быстро, в сентябре. Жильцам выплатили компенсации — 80–82 тысячи за квадратный метр.

— Для Тагила это приличные деньги. Квартиры вроде все купили. Районная и городская администрации помогли с оформлением документов. Еще были выплаты за утраченное имущество.

Семьи погибших получили по 1,5 млн рублей.

Большинство пострадавших осталось жить в Тагиле. Елена с сыном — в Екатеринбурге.

«Сроки жмут»

23 июня 2025 года Елену неожиданно пригласили в СК и вручили постановление о возбуждении уголовного дела по ст.109 ч.3 УК РФ.

— Для меня это было шоком! До сих пор нет понимания, почему следствие пришло к такому выводу. За время следствия меня только в августе прошлого года несколько раз допросили как потерпевшую. Ознакомили с товарно-материальными и медицинскими экспертизами по погибшим. В конце мая 2025 года — со строительной и взрывотехнологической экспертизой. Тогда-то и появилось множество вопросов. Но тут мне подарили «подписку о неразглашении». 6 августа мне предъявили уже обвинение по трем статьям УК РФ. Статус поменялся с потерпевшей на подозреваемую.

— Никого не смутило, что у вас ребенок погиб в той трагедии?

— Никого ничего не смутило. Следователь завуалированно намекнул, что это не его решение, сроки жмут. В деле порядка 40–50 томов.

Елена подчеркивает: «Я отказалась подавать материальные иски к газовикам. Насколько знаю, никто из пострадавших не подавал».

С 23 июня у Елены подписка о невыезде: границы передвижений — Свердловская область. Очных ставок с ее участием не проводили.

Через несколько дней после трагедии суд отправил под домашний арест троих газовиков. Им предъявлено обвинение в оказании услуг, не отвечающих требованиям безопасности.

— Я знакома только с одной из обвиняемых, которая несколько лет проводила у нас газовые проверки. Она казалась скрупулезной, по 30 минут тратила на каждую квартиру. Не знаю, насколько качественно выполняли работу, в этом не разбираюсь. Могу только в акте расписаться, подтвердить факт проверки и оплатить квитанцию. Последняя инспекция была 24 июня 2024 года, почти за месяц до трагедии.

Обвинение сотрудникам ГАЗЭКСа по ст. 238 УК РФ остается в силе. Меру пресечения им смягчили — с домашнего ареста на подписки о невыезде.

«Дети в мою квартиру не заходили»

Версия следствия: газовоздушная смесь скопилась в кухне квартиры Елены.

— Но откуда утечка, не установлено. Что послужило источником взрыва, неизвестно, — утверждает собеседница.

В пространстве кухни — и оборудование ГАЗЭКСа (кран, труба), и пользовательское (шланг, варочная панель). 

— Варочная панель, попавшая в материалы дела, маркирована иначе, чем была у меня, — перечисляет Елена. — Штуцер, к которому крепится шланг, как новый, без следов нагара и копоти. Проверка примесей в газе датирована 31 июля, указан «умеренный запах». Объем смеси не установлен.

Отдельная больная точка — дети.

— У Полины не было ключей от квартиры. За два года она ни разу не заходила туда без меня. Есть видео и переписки, как развивались события в тот день. За три минуты до взрыва четверо детей находились в квартире наших соседей, Касьяновых, раздетые, без обуви. За три минуты невозможно одеться, закрыть одну квартиру, найти другие ключи, спуститься на три этажа и куда-то зайти. Уверена: дети в мою квартиру не заходили. Повода не было: там нет ни вещей, ни воды, ни еды.

Касьяновы добавляют: «Следствие предполагает, что дети якобы зашли и что-то воспламенили. Но за три минуты до взрыва они были у нас на третьем этаже. И в тот день газом в подъезде не пахло».

Елена удивлена, что управляющая компания осталась ни при чем. По ее словам, подвал был открыт полтора месяца, хотя регламенты требуют еженедельного контроля и запертых помещений с маркировкой ключей.

— В день трагедии в доме работали сотрудники УК. Две женщины отошли от подъезда — и раздался взрыв. Они чудом не оказались под завалами. Жители рассказывали журналистам, что днем по квартирам ходили двое мужчин в форме газовщиков. Их выгнали. А после взрыва будто видели на площадке — и они быстро уехали. Об этих показаниях я знаю только со слов — официально меня с ними не знакомили.

Сомнения подпитывает и «обонятельная» память очевидцев: многие утверждали, что до взрыва запаха газа не чувствовали. «Пахло какой-то химией, говорили, — как селитра, ацетон. А уже после обрушения, когда газ пошел из поврежденных труб, конечно, запах появился», — пересказывает Елена.

«На кладбище в один ряд лежат пять девочек»

Пятерых погибших детей хоронили в начале августа 2024-го.

— В те дни мы пережили ад! Не могли принять произошедшее. Будто другая реальность. Единственной надеждой было, что Полина выжила. Всем миром молились, чтобы она поправилась. Но чуда не случилось.

Погибшие детки все были уникальные, добрые, открытые. Аня Касьянова училась в музыкальной школе, потом увлеклась лыжами. Зубарева Полина любила фотографировать. Моя Полина занималась конным спортом. Дениска должен был пойти в 1-й класс. У каждого были планы на долгую счастливую жизнь…

29 августа ушла моя Полина. Мы ее похоронили. На кладбище в один ряд лежат пять девочек — Алена, Полина Зубарева, Аня Касьянова, Полина Анянова, Камила. Дениса похоронили чуть дальше, рядом с его родными.

В первую годовщину трагедии на кладбище пришло много людей — близких, знакомых, просто неравнодушных. Отслужили панихиду.

— Многие ходили к нашему дому, где накануне отец погибшей Ани установил крест и памятную табличку. Туда несли цветы и игрушки. Мне тяжело даже проехать мимо этого места: каждый раз перехватывает дыхание. Я там записывала обращение для Бастрыкина — так ноги не держали.

Двор на месте взорванного дома облагородили. На днях высадили одиннадцать елей — по числу погибших.

— Насколько знаю, деньги выделили заводы. Нас на посадку не пригласили. Мне бы хотелось, чтобы там поставили пусть небольшой, но заметный монумент, крест или стелу. Однако мэр города в СМИ заявил, что ничего подобного не будет: жители соседних домов против, а для памяти, мол, есть кладбище и могилы — туда и надо ходить…