Как нам заменить «Конституцию» «Русской правдой»

Чем «министерства» лучше исконных «приказов»: в госуправлении должен победить русский язык

Поскольку, в том числе и с нашей легкой руки, в общественном сознании наметился перелом в отношении русского языка, принимаются соответствующие законы, помечтаем, как должна была бы строиться языковая вертикаль во власти?

тестовый баннер под заглавное изображение

Начнем с «конституции». Нужна ли она нам? Напомню: декабристы — люди, воспитанные французскими гувернерами, знавшие французский порой лучше, чем русский, — готовя свои планы по преобразованию России, хотели дать стране основной закон. Эстетическое и политическое чувство продиктовало им хорошее название — «Русская правда» (написана Пестелем — немцем!). Вот ее полное название — «Русская правда, или Заповедная Государственная Грамота Великаго Народа Российскаго, служащая Заветом для Усовершенствования Государственнаго Устройства России и Содержащая Верный Наказ как для Народа, так и для Временнаго Верховнаго Правления». Ни одного заимствованного слова! Ведь умели, когда хотели! И сравните с тем ужасом, который творится сейчас: «100% федеральных поручений Курской области контролируются при помощи дашборда губернатора» или «5 февраля 2025 года вступил в силу 330-й Федеральный закон «О развитии креативных индустрий в Российской Федерации»! Как мне рассказали, разработчиков закона буквально умоляли оставить русское слово «творческих» и согласны были махнуть рукой на «индустрию» вместо «промышленности». Но авторы сказали четко: «никакого русопятства мы не допустим».

Кстати, «правда» вполне могла бы заменить и «кодекс». Ведь древнерусская «правда» была одновременно и уголовным, и гражданским кодексом. «Уголовная правда» или «Гражданская правда» звучали бы очень хорошо. И если не нравится «правда» как конституция, то имеется и другое прекрасное слово — «уложение».

Кто должен возглавлять Россию? В 1990–91-м, в эпоху наивысшей ненависти к самим себе, удалось пропихнуть «президента». Оголодавшее население, доведенное до отчаяния, легко поверило, что если Горбачев или Ельцин будут носить иностранное название, то сразу в стране появится много колбасы и сыра. Но неужели великий русский народ заслужил то, чтобы носитель верховной власти вечно был стандартным заимствованным «президентом»? Само по себе это французское слово, которое было внедрено в английский с десятками тысяч других галлицизмов, когда Англия находилась под властью нормандских баронов. Но в Хорватии — predsjednik, в Сербии — председник, в Словении — predsednik, в Черногории — предсједник, в Турции — cumhurbaşkanı, в Египте и других арабских странах — раис, в Израиле — наси, в Индии — растрапати, в Китае — чжуси. В России титул Колчака был «верховный правитель». Не вижу ничего плохого, чтобы вернуться к нему. Была бы хоть какая-то оригинальность, хоть какое-то самоуважение, а не пошлая банальность, в одном ряду с «президентами» Гвинеи-Биссау и Вануату.

В России имеются свои собственные многовековые традиции государственности и соответствующий язык был отработан до совершенства. Вспомним «парламенты» допетровского времени: земский собор, боярская дума. Каким-то чудом «дума» в Конституцию в 1993-м попала. Но уже верхняя палата — «Совет Федерации» — звучит куда хуже «Государственного совета», придуманного Александром I, хотя бы потому, что Россия никогда в своей истории федерацией не была и само федеративное устройство, навязанное большевиками и эсерами, противоречит ее истории и государственному укладу. Кстати, принимала дума до 1917 года не «бюджет», а «государственную роспись доходов и расходов».

Не вижу, чем «министерства» лучше исконных «приказов». «Министерство» — это такая же серость и безликость, как «президент», а «приказ» — такого нет ни у кого в мире, это свое, это то, что интересно и необычно. Тем, кто будет смеяться над этим, как над нелепым архаизмом, напомню, что в Польше до сих пор сохраняются «воеводы» и это придает языку и государственному устройству прелесть своеобразия — видно, что поляки любят свою историю.

Петровское время стало страшным ударом по самобытности. Так же, как и в наше время, чиновников испепеляла ненависть ко всему русскому. Приказы заменили на коллегии, ввели прокуроров, фискалов, ревизоров, обер-гофмаршалов. На весь XVIII век растянулась эта языковая вакханалия с обер-шталмейстерами и камер-юнкерами. Стряпчие, стольники, дворецкие, кравчие, ясельничные, чашники, думные и посольские дьяки, подьячие никому не мешали. Но их велено было уничтожить, поскольку Петр I исповедовал то, что неграмотные люди называют «карго-культ», — он считал, что от переименования Россия сразу осовременится.

Позор дошел до того, что новую столицу империи назвали на немецкий манер, а не Святопетровск, например. Петр, человек малообразованный, самодуристый и импульсивный, пускал слюни от «санкт» и «бург», видя в том что-то волшебно-сладостное, как сегодня причмокивают от «Москва-Сити» и «Иннополиса». Объяснить разумно, почему главный город России должен называться по-немецки и быть окруженным Шлиссельбургом, Ораниенбаумом, Кронштадтом, невозможно. Пустое и бездумное попугайничанье. Заметим, что в чешском, словацком и ряде других славянских языков он всегда назывался и называется Петроград — к вящему позору России, где при этом до 1917 года упорно продолжали именовать Стамбул Царьградом.

Можно объяснить Севастополь–Мариуполь–Симферополь — православная культура, греки, проживающие в Северном Причерноморье. Но с немцами у русских не было ничего общего — ни в языке, ни в религии, ни в истории. Добровольное языковое холопство XVIII века было столь же позорным, как и лингвистическое рабство сегодняшнего дня.

С эпохой великих реформ Александра II началась окончательная победа русского языка в госуправлении. Появились, либо были закреплены, урядники, становые приставы, исправники, земские начальники, старосты, волостные старшины, сотские, городовые, по крестьянским делам присутствие, мировые посредники, городские гласные, градоначальники и градоначальства, земства, городские думы и их головы, присяжные заседатели и т.д.

Язык ускоренно избавлялся от навязанных ему заимствований. И это шло сверху, от элит, которые были проводниками всего русского; великий князь Константин Константинович Романов, будущий глава Академии наук, писал в своем дневнике в 1886 году: «29 июля (17 июля). Четверг. Красное Село. Мы, офицеры, собрались в кружок и разговаривали. Зашла беседа о том, что хорошо бы было заменить в наших войсках иностранные слова русскими, и мы принялись прибирать старые русские выражения. Корпус назвали бы тьмою, а командира корпуса — темником; дивизию, положим, — ратью; бригаду — четою; батальон — дружиной; роту — сотней. Капитана заменили бы сотником, фельдфебеля — напр. хоть старшиной и т.д. Будь я царем — немедленно выбросил бы все иностранные наименования…».

Апофеозом возвращения к истокам и к здравому смыслу стало переименование столицы в Петроград в 1914 году, дружно поддержанное ее населением. Вспомним, кстати, названия русских самолетов того времени: «Святогор», «Илья Муромец», «Лебедь». Никаких «Чекмейтов» и «Суперджетов».

Последние же лет сорок в элите Руси находится множество людей, открыто презирающих родной язык. Вот две наиболее показательные столичные истории. В 1991 году депутаты Моссовета захотели изменить схему управления столицей, чтобы избавиться от контроля собственно Моссовета. По чьей-то задумке была вброшена идея «мэрства». Мол, Москве нужен хозяин, «мэр», вместе с «вице-мэром». Красивые французские слова, не какой-нибудь «московский городской голова», как Николай Алексеев, преобразовавший в 1885–1893 годах город. Депутаты ненавидели даже намек на связь с русской дореволюционной историей и категорически убрали исконное название. Чтобы сильнее искоренить все русское, они ввели институт префектов и супрефектов — на парижский манер. Депутаты видели себя представителями не старинного русского города, а новодела на манер чего-то иностранного.

Когда возникла идея строительства делового центра в районе Краснопресненской набережной, то его могли бы назвать «Московский посад» — неповторимо, небанально, очень по-русски и по существу предназначения. Но Лужкову нашептали, что это смешное и нелепое руснячество, «заграница не поймет», нужно «по-иностранному». В результате появился тот языковой позор, который заставляет думающих москвичей краснеть перед иностранцами, — «Москва-Сити». Сити есть только один, и он в Лондоне. Все попытки организовать «Сити» в Москве, Папуа — Новой Гвинее, Суринаме смешны и абсурдны. Англичане приезжают и хохочут над аборигенами, которые пытаются тянуться за белыми господами. Тогда как именно исконные названия — «посад» или «кремль» — и привлекают иностранных туристов. Какой дурак поедет в Москву смотреть фальшивый «Сити»?

Для старинного 12-миллионного города это невероятная стыдоба — иметь в центре квартал, чье название никак не связано с его историей, убогое подражание плохому английскому. Такое невозможно ни в Париже, ни в Праге. Не пора ли центру деловой русской жизни вернуть его исконное название?

Неужели история Москвы должна начинаться с недоброй памяти 1991 года? Напомним, при Лужкове все-таки отменили супрефектов и ввели хорошее русское слово «управа». Почему бы не продолжить? Не нравится «московский голова»? До революции были параллельно назначаемые царем «градоначальники», руководившие по административной части, — тоже хорошее слово.

Кстати, в городе на Неве схожая история. В 1991-м депутаты Ленсовета в пику русской истории ввели должность «мэра Ленинграда» (двойной абсурд!). В 1996-м «мэра» заменили на «губернатора» — не менее глупо, но лишь бы не «градоначальник», как до революции.

И напоследок вот вам пример живого русского языка XVII столетия, из «Повести об азовском сидении», как наши предки сами придумывали должности и звания заморским разностям и обходились без инженеров, саперов и механиков: «городоемцы, приступныя и подкопныя мудрые вымышленики, славные многих государьств измышленики». Все-таки есть у нас традиции, про которые грех забывать!